В ожидании света

Дима Торубаров

Фиолетовое ожидание

Это ожидание началось даже как-то не совсем фиолетово. Началось оно, прямо скажем, как черное. Грозовое. Точно огромная туча, черная в центре и фиолетовая ближе к краю, скользило оно по будням. Пойдет или не пойдет дождь? Поеду или не поеду в Хибины?

Проводник, одетый в сумрачную форму с небольшим фиолетовым оттенком, погладил рукой мой рюкзак и хмыкнул. И хмык этот вышел у него жутковато, не по-хорошему вышел этот хмык, мрачное удовлетворение звучало в нем - попался, мол, теперь никуда не денешься. "Что, - поинтересовалась стоящая рядом проводница, - больше чем нужно?" Форменный китель, кажется, вытянул из нее все оттенки красного, и стала она бледна и прозрачна, и только глаза утопали в глубоких фиолетовых тенях. "Намного", - подтвердил проводник. "И что же мне делать?" - заражаясь их фиолетовым дурманом, спросил я. "Искать весы", - хором посоветовали они. "И где же я должен их искать?" "На вокзале", - прозвучало в ответ, и проводники заискрились своей фиолетовой радостью как перебитый электропровод.

Лежа на верхней полке я, время от времени, поглядывал на спящего внизу Шурика, он имел вид линялого баклажана побитого молью. Шурику было нехорошо, а если говорить точнее - было ему очень плохо. Вчера он перетрудился на вечеринке. И теперь спал, а перегруженный организм занимался самоочищением, и бледно-зеленые пальцы его шевелились при этом как водоросли.

И только к концу поездки разбежались мрачно-фиолетовые тучи, и промелькнуло среди просветов темно-синее ночное небо. Показалось на миг и исчезло. Так же как мелькнула и растаяла за окном, в золотой солнечной дымке Лапландия - страна Санта-Клауса и Акке Кебнекайсе. Мелькнула и исчезла, и я только успел удивиться: "Как же так, такая волшебная страна - и из окна поезда?"

Синее ожидание

Темно-синее небо стекало в реку и прыгало там с камня на камень точно школьница, играющая в классики. Бесконечно разбавленное, ставшее бирюзовым, небо неслось к озеру, а мы в это время переходили его вброд. И небо красилось как синька, и долго еще ноги наши были приятного голубоватого колера.

Высоко-высоко, в синем-синем небе появилась очень одинокая серая лохматая тучка. Она неприкаянно пересекала небо, и видом своим напоминала дворняжку, грустно бредущую посреди огромного пустынного двора. Чем-то ее внимание привлекла одинокая вершинка, дворняжка подбрела к ней и уныло обнюхала со всех сторон. Ага, запахло чем-то вкусненьким. Дворняга подняла голову и огляделась - нет ли кого поблизости? Ее худшие опасения сбылись, еще секунду назад, она уверена, в округе не было никого, кто бы мог заинтересоваться одинокой собачкой, сейчас же она стояла в окружение сотни грязно-серых взъерошенных псов. Несколько мгновений и псы слетелись в одну большую лохматую кучу.

В палатке тепло и сухо. Веселым синим пламенем горит газ. В посудине всплывают и тонут макароны. Я придерживаю горелку, стараясь предотвратить ее падение. Шурик, прижавшись спиной к стенке палатки, пытается проделать то же самое с ней. Очень жизненная сценка из трех поросят: Наф-Наф готовит еду, Ниф-Ниф спасает домик. Газовое пламя отражается в глазах Ниф-Нифа, отчего кажется, что вместо зрачков горят там два маленьких синих костра.

Ветер пытается протолкнуть внутрь палатки капли дождя. Проходя через плотную ткань тента, они разбиваются на мириады мельчайших частичек, и в палатку влетает облако водяной пыли. Но здесь оно волшебным образом преображается, впитав в себя синее тепло газовой горелки.

Голубое ожидание

Единственным живым светом был огненный цветок, распустившийся на рассекателе. Его чудесные синеватые с оранжевыми прожилками лепестки трепетали как щупальца актинии, бросая сапфировые блики на низкие тучи.

Небо вот уже второй день скрывалось за милицейского цвета облаками. Горы хмурили седые косматые брови. Мир был полон всеми оттенками серого, и даже желто-зеленые и рыжие мхи были насквозь пропитаны ими.

И только поднявшись до половины перевала, мы увидели, что в мире существует еще один цвет - голубой. Это был цвет льда под водой. Поразительно. Над водой лед серовато-белый, сама вода - темно-серая, а лёд под водой - голубой.

Тяжелый и мокрый снег не спешил стаивать, наполнившись водой, он просто медленно оседал, а сквозь него резались наружу камни, похожие на старые гнилые зубы чудовища.

На перевал взошли буквально по трупам оказавшихся здесь раньше нас. По бесчисленному множеству трупов тлей.

Ближе к вечеру разъяснилось. Сушилась одежда, а серые тучи разбегались как тараканы и прятались за гребни гор.

Раскрытое голубое небо казалось бездонным, а небольшие белые облака скользили в нём как в блюдце. И на этом блюдце лежали перед нами Хибинские горы.

Зеленое ожидание

Если лёжа смотреть вверх, то видны только небо и нежные листья берез. Только высокое голубое небо и нежные зеленые листья. Точно ты в средней полосе, а не за полярным кругом.

Под ногами бушует зелёная гамма мхов, захлестывающая камни, словно море во время прибоя. А ветер и ветви создают пляжное настроение.

И с этих ветвей обрушиваются вниз лавины тлей, покрывая одежду и рюкзак шевелящимся светло-зеленым ковриком.

Чем выше уходим мы, тем меньше становятся листья на берёзках. Они как бы втягиваются внутрь ветвей, пока не превращаются в почки. Да и сами берёзки мельчают в размерах, робко выглядывая из-за небольших, в три кулака, камней. А потом и вовсе исчезают подо мхом.

Недалеко от перевала З.Петрелиус, спрятавшись от ветра за мощными валунами, замерла наша палатка. Под ее пологом, над открытой банкой тушёнки, с приятным гудением летает очень неприятная навозная муха. Огромная, жирная, с хитиновым корпусом цвета зеленый металлик, она словно прилетела сюда с московской помойки времён социализма. Единственная муха за весь поход. Впрочем, банка тушёнки тоже единственная.

Двенадцать пополуночи. Шурик ушел искать потерянный ролик плёнки, а я, прихватив его штатив и головку от своего - снимать желто-оранжевые облака. Услышав безумные крики вернувшегося товарища, я поспешил в лагерь, внутренне готовясь к выволочке за стащенный штатив. Добравшись до палатки, я разглядел Саню: он сидел внутри и мрачно поедал оставшуюся после мухи тушёнку. Никакой ругани, криков и символического бросания экскрементами. Просто тихий и мрачный Шурик, пожирающий тушёнку. Стареет, наверное.

И в конце моя личная благодарность фирме "Manfrotto" за прекрасно изготовленный штатив, дважды спасший меня на крутых снежниках и не давший смешаться моей крови с "кровью лопарей" в изобилии забрызгавшей камни.

Желтое ожидание

Золотистые облака скрывают жаркое солнышко, озера сверкают миллионами серебряных рыбок, а неподалеку летает вдоль отвесов черный ворон. Мы же в это время ковыряем чуть оттаявшую почву и сажаем финиковую пальму. В жаркий день, человек, забравшийся на перевал, ляжет в ее тени, закусит сладким фиником и помянет неизвестных благодетелей добрым словом. Пусть он никогда не узнает наши имена, пусть - мы люди не гордые.

Соседнюю долину затягивает туманом. Теплый воздух, поднявшийся снизу по течению реки, соприкасается с холодом и моментально густеет. Пока длится спуск, всё скрывается белой пеленой. Там же, где спуск становится чуть покруче, растянут огромный туманный занавес. Всё, пришли, стоп. Это край нашего плоского мира, но нам чертовски хочется заглянуть за него.

Через несколько часов туман рассеивается, но еще нет, нет да и поползет по-змеиному облачность, ластясь к горам, как убегающая манная каша., а желтоватый солнечный свет режет их в это время на две неравные части.

Оранжевое ожидание

Лес, духота и комары. Вот постоянные ингредиенты нашего утреннего коктейля. Духота, комары и лес. Все время в новых пропорциях, но вкус от этого не меняется. Скорей бы забраться выше, к холодным вершинам, манящим нас, как манит в раскаленный полдень стаканчик мороженого.

Вырвались. Хотя полностью исчез только лес. Прохлада слишком легка, а комары, с комфортом устроившись на рюкзаках, совместно с нами покоряют вершину. На перекусах они разминают крылья, и то же перекусывают.

Под ногами пружинит бурая тундра, а в голове почему-то все время крутится: "оранжевые пампасы Аргентины".

Поднимаемся по снежному щиту на цыпочках, по пути делаем снимки. Страховки никакой. Увидел бы Андрей - прибил бы на месте.

Гора Арсеньева это огромная пирамида булыжников, чем ближе к вершине, тем ярче это впечатление.

С вершины видно как над озером пасется грозовая туча: она бесцельно кружила над водой, но вдруг рявкнула совершенно по-собачьи и устремилась к нам. Овчарка заметила нарушителя. Пора бежать.

Гору насыпали совсем недавно, это точно, потому что все камни "живые". Они раскачивались, скрипели, порыкивали, скрежетали и норовили поймать ноги и палки в свои каменные капканы. Даже те из них, что были покрыты ржавчиной мха, угрожающе поскрипывали: "не такие уж мы и старые, мы еще легки на подъем".

По снежнику скатываюсь на пятках. Что не удавалось сделать на Кавказе, здесь получилось с легкостью. Весьма приятное занятие.

Внизу туча нас настигла, полыхнула радостно молнией, ещё раз рявкнула и пролилась. Над камнями тут же закурился туман.

Красное ожидание

Лемминг выскользнул из уютной норки и, присев на мягкий мох, занялся утренним туалетом. Жизнь была прекрасна: ярко светило солнце и радостно гудели юные комарихи - у них сегодня выпускной бал. Лемминг был знаменитый кутюрье и обслуживал зверей и птиц в радиусе пяти километров. Только вчера он закончил новую модель платья, ту самую, в котором так элегантно кружатся сейчас в танце эти юные проказницы. Вдруг на кутюрье упала чья-то тень, он поднял маленькие черные глазки и замер: на него надвигалось огромное волосатое горбатое существо, со шкурой, окрашенной в ярко-красный цвет. От такой безвкусицы лемминг просто пришел в ярость.

Димон,- позвал Шурик, - иди быстрее сюда. Я моментально оказался рядом. Небольшое пушистое рыжеватое существо грозно шипело и напрыгивало на него. Саня довольно успешно оборонялся лыжной палкой. Отсняв пару кадров, он постарался обойти лемминга, желая оказаться за его спиной. Но не тут то было, красная куртка притягивала внимание зверька как магнит. Повернувшись ко мне шикарным пушистым задом, он продолжал шипеть и плеваться в сторону Шурика. Мне пришлось ткнуть лемминга пальцем, что бы он хоть на мгновение обернулся ко мне.

Высказав всё, что он нас думает, зверек полез успокаиваться в своё жилище, и долго ещё ворчливо подергивался мох на месте его исчезновения.

От комаров просто нет отбоя, стоит на мгновение остановится - тут же облепляют руки и лицо. Ужасно неприятно, но зато, какой успех у противоположного пола!

Отдыхаем, становясь как лошади, мордой по ветру. Предварительно разбежавшись подальше и раскидав рюкзаки, что бы хоть немного уменьшить комариное давление на квадратный сантиметр кожи.

При подходе к первой переправе я потерялся. Тормознул, что бы запечатлеть особенно приглянувшийся вид, и, догоняя Шурика, свернул не на ту тропинку. Покричав у шумного потока, я (видно разум мой в тот момент помутился) решил что Саня, не дождавшись меня, пошел дальше. И только вспугнутая глухарка, породила в голове догадку: "до меня по этой тропе никто не проходил". Оставив у второй переправы записку типа: "Здесь был Дима", я повернул в обратную сторону.

Метров через пятьсот, на встречном курсе, показался Александр Владимирович. Он был грозен. Комары шарахались в сторону, лягушки бледнели и падали в обморок, завидев его красное гневное лицо. И запомнились мне ещё на этом красном и гневном лице две черные точечки зрачков, прожигавшие меня насквозь как лазерные лучи.

Саня натер себе задницу. Как он ухитрился это сделать, осталось загадкой даже для него. Но как же меняет походку такая маленькая деталь.

Да и ассоциации вызывает исключительно неприличные.

Так мы и показались в поселке: мужественный Шурик, стиснув зубы, ковыляет на двух лыжный палках, а рядом иду я, передвигаюсь, конечно, получше, но мир разглядываю только одним глазом. Второй, прикрыт набрякшим, от укуса мокреца, веком, цвета закатного солнца.

В Хибинах ноябрь или Туда и Обратно

4 ноября

Проводник выглянул в окно. Не хуя себе, - удивленно произнес он, - город какой-то, где же мы едем?

Я оторвал глаза от книги и посмотрел в окно, действительно какой-то город, ну и черт с ним подумал я и вернулся к книге. Уж больно увлекательная она была. Я ухватил ее прямо перед выходом из дома, не задумываясь, и когда развернул в поезде то заметил подзаголовок: "Повесть о том, как два мальчика вели в лесу жизнь индейцев и чему они научились". Судьба явно на что-то намекала. Но на что?

За едой, Шурик, тщательно подбирая слова, пытался напугать меня перевалом, через который предстояло пройти. Это ему удалось.

5 ноября

Проводник вышел из служебного помещения и, мельком взглянув на улицу, выдал свою любимую фразу: Мать моя! Где же мы стоим?

Ночью, на какой-то из остановок, неизвестными были сняты ремни генератора. И теперь севшие аккумуляторы не давали ни света, ни тепла, а проводники не смогли приготовить себе еду на электрической плитке. Зато, мы получили массу удовольствия, слушая, как голодные проводники колют в тамбуре дрова для печки.

В Питере в поезд подсела группа туристов-лыжников. Хотя со снегом, судя по нашим наблюдением, слабовато. И чем ближе к северу, тем его меньше. В Апатитах снега не было совсем. В ночь перед нашим приездом он попросту испарился. И теперь бывший снег растекся по городу туманом. Таким плотным, что фары "жигуленка" протыкали его едва ли на семь метров.

Водитель высадил нас километра за два до озера, где планировалась ночевка. Машина попросту не смогла забраться на горку, покрытую размокшим снегом. Все-таки где-то он есть. Мы вышли, под ногами захлюпало. Туман чуть рассеялся, но в сочетании с темнотой давал те же семь метров кругового обзора. Где-то в районе вершинки вдруг показались мутножелтые шары света и бесшумно заскользили в нашу сторону. Жуткая картина: ночь, тишина, туман и четыре покачивающихся шара летящие к нам. Мы не успели ни хорошенечко испугаться, ни предположить что это, они приблизились, и оказались налобными фонарями лыжников с шуршанием пронесшихся мимо нас.

6 ноября

Набирание воды со льда озера довольно занятный процесс. Хотя сегодня его сильно облегчил, начавшийся вчера дождь. Всю ночь он баловал нас разнообразием. Менялось все: величина капель, скорость, ритм, угол их падения и сторона света, с которой они прилетали, неизменным оставался лишь сам дождь. Как опытный полководец он прощупывал палатку на наличие слабых мест. И нашел их. Палатка не выдержала натиска. Она потекла. Тормозясь поперечными швами, капли концентрировались на них, и обрушивались вниз небольшими струйками. На белых стенках палатки замерцали, при свете свечи, капли и ручейки. Как в пещере. За полутора суток дождь прекращался минут на двадцать.

7 ноября

Продолжительное лежание в палатке наполняет нас решительностью, и мы наконец-то идем в горы. Правда, уже не в те места, которые планировали в Москве, а к некатегорийному перевалу Рамзай. "Он длинный и нудный, - объяснил Шурик, - а так идешь себе да идешь". Дождь и туман сменились метелью.

Хорошенько вымоченный и занесенный снегом лес это нечто неземное. Всё, и камни, и деревья и кустарник, всё, до самой тонкой веточки вылеплено из снега. Всё это переплелось между собой в невиданное макраме, сфотографировать которое просто невозможно.

Снежные джунгли позади. Под ногами кусочек тундры. Шурик бредет по снегу оставляя "кровавые" отпечатки из раздавленной брусники. Я преследую его ориентируясь по "следам Ахиллеса".

Километром позже траверсируем крутой склон. Из-под ног катятся небольшие снежные комки, размечая траектории возможного падения. Скатываются и плюхаются в черную воду речки, отправляясь лебединой стайкой к Малому Вудьявру.

Мы в дороге уже часа четыре, потихонечку начинает смеркаться. Темнеет то рано. Идем вдоль русла реки, здесь хоть и есть встречный ветер, но он без снега. А там, выше по склонам, тянутся длинные белые полотнища.

На черных отвесах застыли ряды ледяных сосулей. Горы осклабились в усмешке.

Чем дольше идем, тем меньше тело отдыхает на привале. Каждый остановка теперь, кажется, не прибавляет сил, а отнимает их. Палатку ставить негде.

Перевал. Он выглядит так, как я их когда-то воображал - "мрачный проход между двумя высокими отвесными скалами, весь, снизу доверху, заполненный туманом, и дорога из слежавшегося снега и нападавших с круч камней". Только вместо тумана - снежная взвесь.

Входим внутрь. Это не просто перевал, это аэродинамическая труба, длинной - метров в триста. Ветер проводит здесь очередные испытание снежинок, разгоняя их до умопомрачительной скорости. Возможно, он хочет узнать - при какой скорости они начнут таять от трения.

Рамзай не прост. Оказывается, он разделен осыпями на "карманы" произвольной длины и глубины. Из первого же кармана я выползал на четвереньках, провалившись в снег по пояс. Ищем следы встреченной нами детской тургруппы и продвигаемся по ним, так легче. А я то удивлялся, почему они выглядят такими измотанными даже после ночевки.

-Что-то я лихо летом его с Ольгой проскочил - удивляется Шурик.

-Долго еще? - интересуюсь я.

-Нет, еще немного.

Но это я уже слышал. А "карманы" как возникали, так и возникают. Дождь, мороз и ветер превратили их склоны в настоящий панцирь. Очень скользко. Дно недалеко, метров десять. Не страшно, но не хотелось бы оттуда выбираться. Саня сзади. "Если я буду прокладывать дорогу, то с перевала точно не спущусь", - объяснил он. Да и ботиночки у него для этого не приспособлены. Не то, что мой отечественный шедевр, весом килограмма в полтора каждый. Так что я топал изо всех сил, пытаясь оставить зацеп и для него, но получалось это далеко не всегда.

Стемнело. Шурик предлагает ставить палатку. Я совершенно выдохся, но еще немного ломаюсь. Уж больно место не нравится. Ему похоже тоже, но лучше ничего не было. Здесь хоть за камень от ветра можно спрятаться. На всякий случай оглядываем стены вокруг - не шлепнется ли нам чего на голову?

Раскапываем площадку под палатку, как можем трамбуем ее. Ставим палатку, растягивая тент на подручных материалах, как-то: два штатива, ножовка, две лыжные палки, каркас от тамбура. Я, впрочем, конца этого мероприятия не дождался, залез в палатку стелится, а Шурик, в это время, все доводил до кондиции. Минут через двадцать залез и он. Расстелились, легли. Не хочется ничего. Закрыл глаза: сквозь черный фон начала выступать черная же морда ягуара с ослепительно белыми, острыми, как иглы, зубами. Морда, как бы продавливалась из черноты приобретая объем. Пятна на его шкуре тоже были черными и объемными, точно кожаные подушечки. Я открыл глаза, потаращился на стену палатки и повернул голову в другую сторону, прошло. Но стоило только закрыть глаза, возникало то же видение, только вместо ягуара черная маска. Открыл глаза, закрыл. Ничего не меняется. Промучившись так с полчаса, я не выдержал: "Сань, мы вниз головой лежим давай перевернемся". Перевернулись, лежать не так удобно, но вроде страшилки не возникают. ( Я, кстати, на следующий день рассказал Шурику про кошмары. У меня было тоже самое, - сказал он, - помнишь, как фильме "Ягуар" он из облаков собирался?) На протяжении следующих двух часов мы не могли найти место для измученного тела. И так извернешься и этак, и посидишь и полежишь - ничего не помогает. На улице в это время метет, слышаться чьи-то шаги, какие-то голоса. Жуть.

- Сань, может супчика поедим?

- Ты, что есть хочешь?

- Не особенно, но поесть то надо.

Зажгли горелку. Тут же откуда-то полились потоки воды. Будто у соседей сверху прорвало водопровод.

Пока шла эта веселая кутерьма, я обнаружил, что мизинец и безымянный на левой ноге чувствуют себе не очень хорошо. Или точнее - не чувствуют себя совсем. Пощупал их -прохладные, на щипки не реагируют, на трение тоже. Пришлось перед супчиком разогревать над горелкой ногу.

Едва приоткрыли крышку котелка, и тут же весь объем заполнился паром и запахом хозяйственного мыла. Надежда на скромный аппетит утихает по мере распространения этого аромата.

Вяло хлебаем супчик и укладываемся в отсыревшие за эти дни спальники. Слава Богу, они хорошие, и продолжают согревать и в таком состоянии. Засыпаем.

Димон,- внезапно окликает меня Шурик, - с праздником тебя!

8 ноября

Ранее утро. Вчера решили не переходить перевал, не бродить по долине по колено в снегах с риском опоздать на работу, а идти в обратном направлении. Что бы сегодня же сесть на поезд. Так что утро действительно ранее. Часов восемь. Первым выбираюсь из палатки, а это значит, первый просовываю ноги в колодки изо льда, еще вечером казавшиеся ботинками. Хорошо хоть позамерзали прямо по ноге. Анатомическая обувь соответствующая последним технологическим разработкам.

Вылезаю, и прямо дух захватывает. Каменные черно-белые стены такие четкие и резкие, будто ночью здесь поработал первоклассный гравер. Голубоватый полусвет подчеркивает и в то же время смягчает строгие очертания скал. Видно стиль и удивительное чувство меры неизвестного художника.

Выше метров на двадцать стоит пирамида, обозначающая перевал.

Собрали рюкзаки и быстро пошли вниз. Весь путь до начала перевала занял двадцать минут!

- Саня... - окликаю я.

- Что, хочешь спросить: где же мы вчера так умудохались?

Этот вопрос волновал меня все больше и больше. Где же я вчера так выложился?!

Вниз спускаемся легко и быстро. Даже слишком легко. Хибины решили нас побаловать хорошей погодой. Сквозь ребра облаков показался кусочек голубого неба. Шикарный подарок.

Идем знакомыми и в то же время незнакомыми местами. Все знакомое близко - приметные деревья, камни, следы. Не знакомыми оказались дали. Вокруг были горы! Много гор! А раньше мне казалось, что горы начались с той долинки, по которой мы стали подниматься к перевалу.

Но оказывается, они были вокруг с самого Кировска. За туманом дождем и снегом их попросту не было видно.

Уже на обратной дороге, после всех злоключений с билетами. После всех диких комбинаций в попытке уехать сначала из Апатит, а потом из Петрозаводска, даже уже после нескольких бутылочек пива Шурик сказал: "Я тебя там, на перевале, пугать не хотел, но там везде таблички развешены: погиб в ноябре или в декабре".

В Хибинах отдыхали Шурик с Пашей на полянке. А за кустами слышались шаги и разговор, две женщины грибы собирали. - Ну что за лес, что за лес, - жалуется первая, - кругом одни "Тампаксы" валяются. Некоторое время слышался только хруст веток, и снова тот же голос: - Смотри, каких я набрала. Вторая с завистью: - Ишь ты, беленькие какие.

Утро ужасов

Прелюдия

Два часа пополуночи на речке Рожайке. Торубаров и Шабловский мирно спят, вдруг один из их просыпается от хруста снега под чьими то шагами. Двое. Идут к палатке. Присаживаются у входа. Эй, есть кто живой? - из-за тонкой стенки доносится мужской голос.

- Есть - отвечает Дима.

- Ребят, у вас бинт есть? - интересуются незнакомцы.

- Шурик, у тебя бинт есть? - переспрашивает Дима спящего соседа.

- Нету - сонно отвечает Шурик.

- Ну, ладно, извините.

Некоторое время слышится хруст снега и затихающие голоса: "Сильно течет?" "Да я зажимаю, видишь, как оттопыривается". "Да ладно, щас вернемся, флагом перетянем".

Хмурый рассвет

Торубаров открыл глаза, светло, с улицы доносился голосок одинокой синички: пинь-цзинь, пинь-цзинь - пела она. Он повернул голову налево и всмотрелся в лежащего рядом товарища, вроде не спит.

- Слушай Шурик, - Дима приподнялся на локте, - а почему синицы любят сало?

- А с чего ты взял, что они его любят? - удивился Шурик.

- Ну как, добрые горожане всегда подкармливают синичек кусочками сала. Они к ним цепляются и клюют потихоньку.

- Не знаю.

- Если они так любят сало, - Дима развивает свою мысль дальше, - значит это их естественное питание, логично.

- Ну, логично.

- А где они добывают сало в лесу? Только с кабанов! Представляешь, собираются синицы в стаю, а потом гонят кабана по глубокому снегу, пока он не падает от изнеможения. Затем синицы начинают рвать в клочья толстую кабанью шкуру, что бы добраться до вожделенного сала. Потом из кусочков щетины они вьют гнезда, а останки кабана доедают волки.

- Ну, ты и "гонщик", - Шурик расстегнул молнию на входе. - Серо то все как, - протянул он, - а ребята-то не обманули, вон капельки крови.

Он застегнул молнию и снова улегся поудобнее. Вдали раздался стук дятла по сухому дереву. Между тем на улице становилось все теплее и теплее, снег потихоньку стал испаряться, а с ним в воздухе оказались и едва уловимые частицы крови. Вскоре этот запах достиг чутких ноздрей синицы, она тут же прервала свою безмятежную песенку. Через несколько секунд, когда пение возобновилось, до ушей молчащих ребят донеслись новые звуки. Мясо-здесь, мясо-здесь,- весело напевала синичка.

- Слышишь, что поет, - спросил Димка Сашку.

- Угу, - ответил он. Стук дятла раздался значительно ближе. К одинокой певунье начали подтягиваться ее голодные товарки. Мясо-здесь, мясо-здесь, - щебетали они. Вскоре к ним присоединился хриплый крик ворона: Гдеее? Гдеее? - каркал он. Неподалеку рухнул раскуроченный дятлом дуб.

- Слышь, Димон, дятлы подтягиваются, - произнес Шурик, - давай-ка из спальника выползать, а то примут нас за толстую гусеницу.

- Молчи, дурак, чтобы не засекли, - яростно прошипел Димон. Они затаили дыхание, было слышно, как на снег вокруг палатки опускаются дятлы. Хрым, хрым - поскрипывал снег под их лапками.

- В кольцо берут, - прошептал Дима.

Happy end

Хрым, хрым, - звуки становились все ближе и ближе. Но тут, какая то из синиц взяла более свежий след. Радостно попискивая, вся стая устремилась за своей товаркой. Фррррхх, раздалось с разных сторон - это дятлы рванулись вслед за синичками, боясь опоздать к началу трапезы.

- Не повезло чувакам, - задумчиво произнес Шурик.

Да, нет ничего хуже чем наткнуться в обеззверевших подмосковных лесах на стаю голодных синичек, почуявших запах свежей крови. Как пирайи слетаются они к раненой жертве и молниеносно раздирают ее на части. В лагере над обрывом раздались странные звуки, будто кто долбил в кан деревянной палкой.

- Кто-то котелком голову прикрыл, - высказал предположение Шурик, - теперь до него дятлы добираются.

Вскоре звуки затихли. Через некоторое время мы поднялись на обрыв, в лагере соседей не было ни души.

Если кто не верит, можете рассмотреть Шурикову палатку, она вся в мелкую дырочку. Это особо нетерпеливые дятлы пробили тент, и пытались рассмотреть - что там шевелится. Да, еще мы нашли зарывшуюся в снег летучую мышь. Которая, по видимому, не успела до свету вернуться в пещерку, и, чтоб не попасться голодным синицам спряталась в снегу. Да там и замерзла. Не верите? Спросите у Ольги, она ее видела.

Это случилось, когда мы с Шуриком ухаживали за одной девушкой. Они собрались вдвоем погулять по Коломне, а я, благодаря своему незнанию, что они едут вдвоем, и невезению Шабловского, присоединился к ним. Причем мы, как оказалось, ехали в одном вагоне, и увидев меня на выходе Шурик, поначалу, даже обрадовался. Но потом, прочувствовав ситуацию до конца, помрачнел, и пребывал в таком состоянии целый день. Ну, в общем, дело было так. Поставив нас на фоне какой-то живописной развалюхи и поймав в объектив, Шурик что-то прикинул, и сказал: "Встаньте поближе". Мы разом шагнули друг к другу. Каждый из вас слышал выражение "у него опустились руки". Ну, а я это увидел. Бессильно уронив руки, Шурик одарил нас взглядом, выражавшим огромную гамму чувств, от безнадежности по отношению к нашим интеллектуальным способностям до тихой не любви персонально ко мне. "К фотоаппарату ближе" - страдальчески произнес он.

Кстати фотографий с той поездки я так и не увидел

От 118 км мы с Шуриком шли в Поленово. Пробрались через лес, вышли на поле. По нему пастух куда-то гонит трех коров. Решив, что встреча с этими представителями животного царства нам ни к чему, мы начинаем огибать их по крутой дуге. Коровы думали иначе. Как ствол ружья следует за убегающим зайцем, так и коровы все время разворачивались за нами. Когда они подтрусили поближе, оказалось, что это коровья семья, состоящая из папы, мамы и дочки. Мы с независимым видом прошли мимо. Но не тут то было, молодая телочка, увидев двух бравых парней, решила с ними позаигрывать. За нашими спинами она начала подпрыгивать, припадать на передние ноги, как это делают собаки, и взбрыкивать на манер объезжаемой лошади. Всем своим видом она показывала, что вот-вот дружески боднет нас, и уж тогда то мы вовсю повеселимся. Ее почтенного размера папаша стоял рядом и хмуро поглядывал на нас, не дай бог, что-нибудь сделаем его любимому чаду. Мы хитро маневрировали, стараясь оставлять достаточно пространства между собой, и ее блестящими рожками. Пастух, не торопясь, приближался к месту событий. Он подоспел к нам после десяти минут танцевальных упражнений, лениво щелкнул кнутом и произнес, имея в виду коров: "Ну, пошли, пошли".

Это было на дне рождения Шабловского. После празднования, немного поговорив о политике и женщинах, мы отправились спать. И снилось мне, будто я являюсь членом банды, и у каждого из нас свои строго определенные обязанности. Мы обворовывали магазины и моей задачей было убегать с ворованным барахлом. Так было и в этот раз. Выбежавший напарник кинул мне в руки мешок с награбленным, и я побежал. Но что-то пошло не так, убежать не удавалось, меня зажали в тупике и.... я проснулся. Сердце стучало, как после долгой пробежки, но на душе уже полегчало от сознания того, что все это сон. И тут Шурик, спавший рядом, произносит очень загадочную, но очень подходившую к моему сну фразу: "Кража это что, кража это вещь относительная!"

---